В этот день по новому стилю 120 лет назад родился Эдуард Георгиевич Багрицкий (настоящая фамилия Дзюбин; 3 ноября / 22 октября ст. ст. 1895, Одесса - 16 февраля 1934, Москва), русский поэт, переводчик и драматург.
Большеголовый, в синей байковой блузе Багрицкий сидел на кровати по-турецки, согнувшись, покашливая, и смотрел на светящиеся зелено-голубые аквариумы...
Эдуард Багрицкий один из крупных русских поэтов, любимец советской молодежи 30-ых годов, напоминал сейчас не писателя, а ихтиолога, который вот-вот откроет новую форму водной жизни.
Всю жизнь Багрицкий боролся с болезнью. Астма одолевала его постепенно. Страстный любитель природы был обречен стать домоседом. Поэтому природа жила, пела, шевелила жабрами и размножалась в его доме.
Эдуард Георгиевич Багрицкий (настоящее имя Эдуард Годелевич Дзюбин) родился 3 ноября 1895 года в Одессе. С детства Багрицкий хотел стать художником. Но это желание, как и появившаяся позднее страсть к написанию стихов, казались родителям несерьезным занятием. И Багрицкий выучился на землемера. Правда, по специальности никогда не работал. Кроме литературы и рисования у Эдуарда была еще одна слабость – рыбы.
Зимой 1920 года Эдя в первый раз пришел ко мне в гости – вспоминал друг и коллега поэта Марк Тарловский. – Зима была голодная и холодная. Незадолго до этого одна за другой погибли от холода мои живородящие тропические рыбки, и только одна из них доживала свои дни, пересаженная в маленькую банку, стоявшую около железной печки. Увидев рыбку, Багрицкий, не задумываясь, назвал ее полным латинским титулом. Заметив маленький, игрушечный микроскоп с десятикратным увеличением, служивший мне для наблюдения инфузорий и мелких ракообразных, он судорожно припал к нему глазом и с плохо сдерживаемым волнением долго наблюдал живую дафнию, которую с каплей воды я положил между объективом и предметным стеклышком.
Вскоре после этой встречи он решил снова обзавестись рыбным хозяйством, – далеко не в первый раз в своей жизни, – и так как ему приходилось начинать все сначала, то к нему перекочевал мой полуведерный аквариум. Вслед за аквариумом к нему перешел на постоянное жительство и мой Золотницкий. Эта книга, носившая название «Аквариум любителя», была настольной книгой всякого рыбовода. Но у меня было старое издание, в нем почти ничего не значилось о входивших в моду экзотических рыбках, и когда Эдуард много времени спустя получил возможность обзавестись самыми последними, самыми авторитетными ихтиологическими руководствами, выписанными из-за границы, он добродушно посмеивался над самим собою, вспоминая, что когда-то благоговейно штудировал дряхлого Золотницкого.
В Одессе Багрицкий жил бедно. Значительных литературных заработков у него не было, за стихотворение платили гроши, по пять-десять рублей. Легендарная газета «Моряк», расплачивалась с ним ячневой крупой, соленой килькой и табаком.
В июне 1927 года друзья уговорили Багрицкого приехать в Москву. И спустя несколько месяцев его стихи уже заучивала наизусть вся столичная молодежь. Поэт снимал избу в Кунцево. Тогда это было еще загородное место.
Хозяйка дома Елизавета Лаврентьевна делилась своими впечатлениями: «Когда у Эдуарда Георгиевича стихи стали чаще печатать, сразу появились рыбы, так у меня счетчик на сто рублей накрутило. Я стала посматривать к ним в комнату и раз заметила: Эдуард Георгиевич электрическим светом рыб своих грел... Ну, я им тут же вежливо сказала, чтобы они свой счетчик завели».
В Кунцево потолок небольшого рабочего кабинета Багрицкого был увешан клетками с птицами. На полу, на столах стояли аквариумы штук 20 разных – больших, со стол, и маленьких, как книга. В аквариумы уходило по тридцать ведер воды. В них жили рыбы редкостной формы и невероятных расцветок. Под аквариумами горели керосиновые лампы; между аквариумами ходила большая охотничья собака. Позже Багрицкий отдал птиц, потому что они шумели и мешали ему работать. Собаку украли. Остались рыбы, рыбы работать не мешали. Для людей была тахта у стенки; на нее можно было садиться, ставить пепельницу и класть книги. На этой тахте Багрицкий и работал, обложившись книгами, чужими рукописями стихов и пустыми коробками от папирос. На них он записывал свои стихи. Иногда он терял их, но огорчался этим очень недолго. Успех его стихов был бурным и всеобщим. В лишенных всяческих удобств апартаментах поэта в Кунцево по вечерам уже было трудно дышать от обилия людей и папиросного дыма. Несмотря на духоту и астму, Багрицкий не позволял открывать окна: Вы хотите, чтобы мои рыбы простудились и умерли! – кричал он. От аквариумов исходил легкий запах. Багрицкий объяснял своим гостям: менять воду в аквариумах часто не следует – это знают все подлинные специалисты.
Багрицкий стремительно завоевал столицу. Его стихи встретили восторженно, газеты и журналы брали их нарасхват. Издательства начали заключать с ним договора на книги и платить солидные авансы.
Власть ценила Багрицкого. Считала его образцовым советским поэтом. И, соответственно, поощряла.
В декабре 1930 года семейство Багрицкого переехало из Кунцево в Москву, им выдали квартиру в выстроенном в Камергерском переулке 2, рядом со МХАТом, в писательском кооперативе.
Теперь у Эдуарда Георгиевича имелась своя комната – светлая, солнечная, с балконом. Здесь Багрицкий устроился как ему хотелось. У стенки стоял жесткий топчан, прикрытый пестрой украинской плахтой, вплотную к нему был придвинут рабочий стол, кресло и стул. В углу – ружья и украшенная кавказская шапка. Шкаф с книжными полками. На стене телефон. А дальше, до самой балконной двери два больших металлических стеллажа с аквариумами ведер на 75.
Стеклянные светящиеся кубы соединены между собой резиновыми трубочками. На окне равномерно урчит моторчик: он накачивает в аквариум воздух. Вот и все, если не считать большой клетки с крикливым, между тем говорящим попугаем. В конце концов, попугая удалось куда-то пристроить, и, кроме рыб, в комнате у Эдуарда Георгиевича не осталось никакой другой живности.
Дольше всего Эдуард был способен увлекаться рыбами. К остальным животным он быстро охладевал. Несколько дней он радовался подаренным ему друзьями 'палочникам'. Но очень скоро у него их не стало, несмотря на их долговечность и выносливость. Он сказал, что они просто разбежались.
Свое больше аквариумное хозяйство Багрицкий вел по всем правилам строгой науки, вплоть до динамо-машины для снабжения рыб воздухом. Рыб он кормил 'циклопами'. Зимой домработница шла с сачком на Чистые пруды и выуживала для него из проруби 'циклопов', которых называла стеклопами.
Лида! – закричит Багрицкий, и тут же появляется банка с водой, а в ней мечутся мошки, не больше булавочной головки.
Среди натуралистов Багрицкий считался знатоком, крупной фигурой.
В этом можно было убедиться, побывав с ним в зоомагазине или на охотничьих базарах в Одессе – за Дальницкой, в Москве – на Трубной и Миусской площадях. Старые профессионалы-рыбоводы, жилистые старики с прокуренными усами, говорили с Багрицким почтительно и долго, записывали его адрес и номер телефона. Признанием рыбоводов Багрицкий гордился, пожалуй, больше чем успехами в литературе.
Переезд в Москву негативно отразился на здоровье Эдуарда Георгиевича. Из-за резкой смены климата обострилась астма. Ее приступы стали более частыми и более продолжительными. Все сложнее становилось выходить из дома.
Несмотря на то, что чувствовал себя поэт отвратительно, комната его по-прежнему напоминала подводный мир. Чуть прищурившись, Багрицкий сидел за столом, перед ним в маленькой банке плавало немного риччии. Он не отрывал взгляда от зеленых звездочек.
– Эдуард Георгиевич, в чем дело?
– Я выловил из аквариума риччию с прикрепленными к ней икринками. Это растут глаза. Это развиваются мальки. Видите, там внутри, точечки...
Комментариев нет:
Отправить комментарий