Материал к уроку. 8 класс. А.С.Пушкин "Пиковая дама"

1. Урок начинаю с проверки домашнего задания. Она идёт очень активно, много желающих ответить. Быстро складывается картина русского общества 30-ых годов 19 века. Кроме прочего, дети упоминают и о том, что в 30-е годы открывались и первые игорные дома. Хозяевами этих домов, как правило, были люди известные и уважаемые. Не случайно карточный долг – долг чести. Но тогда же появились и первые шулеры. Интересно, что к ним не относились пренебрежительно, а уважали талант подобного рода.

2. От разговора о карточных домах переходим к сообщению о самых популярных карточных играх 19 века. Выступающих много. Эмоциональный фон накаляется (это-то мне и нужно: на уроке не должно быть равнодушных)

3. Анализ повести  начинаю с определения места её в русской литературе. «Пиковая дама» - это типично петербургская повесть, предваряющая петербургские повести Гоголя и такой роман Достоевского, как «Преступление и наказание» (образ Германна – образ Раскольникова). Тема большого города с его социальными различиями была новой для русской литературы. В повести представлено время упадка русской аристократии, развития буржуазных отношений, власти денег, появление разночинной интеллигенции, представленной Германном.

Сам Достоевский говорил: «Мы пигмеи перед Пушкиным, нет уж между нами такого гения! Что за красота, что за сила в его фантазии. Недавно перечитал я его «Пиковую даму». Вот фантазия!.. Тонким анализом проследил он все движения Германна, все его мучения, все его надежды и, наконец, страшное, внезапное поражение».

4. Далее строю урок, исходя из ниже предложенной информации, а именно демонстрирую учащимся, как проходила игра, при этом ребята сами делают вывод о том, что никакой мистики в произведении нет.

Сюжет «Пиковой дамы» привлекал внимание многих исследователей и вызывал очень различные истолкования.

Некоторые комментаторы, поднимая вопрос о степени его реальности, придавали фантастическому элементу повести значение, которого Пушкин и не предполагал. В результате возникали суждения чуть ли не о «мистицизме» Пушкина.

Однако придавать фантастике повести мистическое значение не только недопустимо, но и совершенно необосновано. Приведем два наиболее характерных примера истолкования одного из центральных моментов повести — выбора Германном трех «роковых» карт. Хотя на первый взгляд кажется, что выбор мог пасть на любые три карты, было замечено, что выбор их не случаен. «Бред» Германна после рассказа о трех картах дает некоторое основание для такого заключения.

А. Л. Слонимский в статье «О композиции „Пиковой дамы“», приведя этот «бред» Германна («Нет! расчет, умеренность и трудолюбие: вот мои три верные карты, вот что утроит, усемерит мой капитал...»), пишет: «В этой числовой игре, в этом неожиданном скоплении чисел, аналогичного которому мы больше не встретим на протяжении повести, выделяются две цифры: 3 и 7 (имеющие притом кабалистическое значение)». И далее: «Мысль формируется в тройственной схеме: расчет, умеренность и трудолюбие — вот мои три верные карты... Затем присоединяется семерка: восемьдесят семь (возраст графини, — Л. Ч.)... неделя (7 дней)... И оба числа смыкаются: утроит, усемерит...». «Таким образом, — заканчивает свой вывод Слонимский, — фиксирование двух первых карт происходит двояким путем: извне, со стороны графини, и изнутри, со стороны Германна. Рядом с явной фантастической мотивировкой — скрытый намек на возможную реально-психологическую мотивировку. Намек этот так легок и так запрятан, что его можно принять за случайность. Но случайности тут нет — даже в том случае, если Пушкин сделал этот намек бессознательно. Внимание Пушкина уже раньше было сосредоточено на этих цифрах, и это-то и заставило его сомкнуть их в мыслях Германна».

Таким образом, А. Л. Слонимский считает, что выбор карт сделан не случайно, но вытекает из «кабалистического» значения цифр 3 и 7, а этим определяется и значение фантастического элемента повести.

Н. П. Кашин в статье «По поводу „Пиковой дамы“», справедливо отклоняя предположение А. Л. Слонимского о причине выбора Германном трех карт, дает другое объяснение, которое мы также считаем необоснованным.

«Фантастический элемент повести Пушкина, — пишет Кашин, — легко может увлечь исследователя на ложный путь, как это случилось с А. Л. Слонимским, который полагает, что „до самого конца повести мы колеблемся между фантастическим и реальным восприятием“». И далее: «Я полагаю, что Пушкин хотел здесь достигнуть просто большей эффектности благодаря отмеченной детали, так как несомненно, что это совпадение: „тройка, семерка“ — „утроит, усемерит“ очень эффектно».

Далее, приведя отрывок из стихотворения Ф. Н. Глинки «Брачный пир Товия» и обнаружив в нем слова: «Утроить, сын! усемерить», Н. П. Кашин высказывает мнение, что указанное сочетание слов в повести Пушкина было навеяно этими стихами (напечатанными в «Альбоме северных муз», 1828): «...слова Глинки могли запасть в его <Пушкина> душу и дать там росток, дав в результате прекрасный, высокохудожественный прием, который в свою очередь привел к очень эффектной подробности», — заключает Н. П. Кашин свой анализ.

С этим также никак нельзя согласиться. Стихотворение Глинки, написанное на библейский сюжет, не имеет ничего общего ни с карточной игрой, ни с содержанием «Пиковой дамы», и указанное совпадение цифр ничем не подкрепляется.

По нашему мнению, как выбор Пушкиным трех карт, так и всё содержание повести целиком вытекают из самой игры, поэтому-то «Пиковая дама» была так понятна игрокам и не случайно сразу завоевала среди них громадную популярность. В своем дневнике Пушкин 7 апреля 1834 года записал: «Моя Пиковая дама в большой моде. — Игроки понтируют на тройку, семерку и туза».

Чтобы показать всю реальность сюжета «Пиковой дамы» и опровергнуть предположения о «мистицизме» Пушкина, необходимо проанализировать повесть с точки зрения как хода игры, так и ее результатов, а для этого следует рассмотреть, в какую игру и как играл герой повести.

Мы вынуждены поэтому изложить здесь правила и ход описываемой в повести карточной игры, так как в наше время в нее не играют и ряд тонкостей, понятных в эпоху Пушкина, не улавливаются не только простыми читателями, но и остаются незамеченными даже исследователями.

Германн играл в старинную, ныне почти забытую, азартную карточную игру, называвшуюся «штосс» (варианты которой назывались «фараоном» или «банком»). Правила и содержание игры весьма просты и сводятся к следующему. Один из игроков (банкомет) объявлял ставку на известную сумму денег. Другой игрок (понтер; их поочередно могло быть несколько) объявлял вслед за этим, на какую сумму ставки (банка) он играет (понтирует).

При этом можно было играть «мирандолем» (т. е. не увеличивая ставки), а можно было увеличить ставку в два раза (объявить так называемое «пароли»), в четыре раза («пароли-пе») или, наконец, играть на часть банка по желанию понтирующего, что большей частью и делалось.

После этого понтер объявлял, на какую карту он играет. Для этого он или загибал угол соответствующей карты или просто называл ее, например: король треф. Конечно, называя карту, он делал это в надежде только на свое «игровое счастье», так как никаких закономерностей, вытекающих из самой игры, не существовало (хотя, с научно-теоретической точки зрения, в силе были закономерности, вытекающие из теории вероятностей). Нужно было просто ожидать, как выйдет объявленная карта (см. ниже), имея равное количество шансов на выигрыш или проигрыш. Удачливые игроки могли выигрывать, однако, при соответствующих ставках, немалые суммы. Это и порождало массу легенд и анекдотов вроде анекдота о «трех картах» Сен-Жермена, на котором построен сюжет «Пиковой дамы». Когда ставка была объявлена понтером, банкомет начинал «метать банк»: взяв колоду, он раскладывал карты поочередно на две стороны — направо и налево, переворачивая их крапом (оборотной стороной) вниз, т. е. «открывал карты». Если названная понтером карта (в нашем примере король треф) ложилась справа от банкомета (т. е. против левой руки понтера), то выигравшим считался банкомет, а если налево (т. е. против правой руки понтера), то понтер.

Выходом поставленной карты очередная ставка считалась разыгранной. За ней в том же порядке следовала другая. Талья (промет колоды карт) продолжалась до тех пор, пока банк не «срывался», т. е. полностью проигрывался банкометом, или до отказа понтирующих (если не было особых условий).

Вот и вся игра. Однако с целью обезопасить игроков от шулерских злоупотреблений, вполне возможных, если игра происходила в игорном доме или с малознакомыми лицами, правила несколько осложнялись.

Дело в том, что при известном навыке банкомет мог, пользуясь тем, что внимание понтера отвлечено «выходом» карт, быстрым и совершенно незаметным движением руки «передернуть» карты, т. е. задержать нужную карту (а она в свою очередь определялась тем, что на крапе всех карт имелись незаметные, но ощутимые для тонких пальцев шулера отметки — так называемые «крапленые» карты) так, чтобы она легла в желаемую для банкомета сторону.

Поэтому, для того чтобы банкомет не знал, на какую карту ставит понтер и, следовательно, не мог «передернуть» ее, в штосс обычно играли двумя колодами. Одна колода была у банкомета, другая у понтера. Последний после объявления, на какую ставку он играет, выбирал из своей колоды желаемую карту и, не открывая, клал ее на стол или, реже, загибал угол. Затем банкомет в описанном выше порядке метал свою колоду, и когда карта, аналогичная выбранной понтером, выходила на ту или иную сторону, понтер открывал свою и ставка считалась разыгранной по изложенным условиям.

Вот в эту игру и играл Германн. Играл, однако, не просто, а на выигрыш трех карт подряд, хотя и растянул игру на три вечера. А для того чтобы при такой игре крупно выиграть, нужно было не только «знать», на какие карты ставить, но и резко увеличивать ставки.

Резкое увеличение ставок (так называемая «игра на руте») применялось только очень опытными игроками. Так играл, например, Бобковский, герой лермонтовской «Тамбовской казначейши», который

Любил налево и направо

... в зимний вечер прометнуть...

 Рутёркой понтирнуть со славой...

«Руте» заключалось в том, что после розыгрыша первой ставки она тут же удваивалась (т. е. фактически объявлялось «пароли») и разыгрывалась снова, а затем после учетверения («пароли-пе») карты метались в третий раз. Подобная, очень азартная система давала возможность отыгрываться (при проигрыше первой или второй ставки). Являясь нередко всей основой тактики игры, она могла привести к сенсационному выигрышу или проигрышу. Тем более трудно было игроку удержаться от «руте».

«И ты ни разу не соблазнился? ни разу не поставил на руте?.. Твердость твоя для меня удивительна», — спрашивает у Сурина хозяин дома в первой главе «Пиковой дамы».

Не удивительно, что Германна, который, «будучи в душе игрок, никогда не брал... карты в руки», но «целые ночи просиживал за карточными столами и следовал с лихорадочным трепетем за различными оборотами игры», охватил навязчивый бред. При этом, как нетрудно видеть, в его бреде был определенный расчет, основанный на описанном выше ходе игры: «...вот мои три верные карты, вот что утроит, усемерит мой капитал и доставит мне покой и независимость!» — рассуждает Германн, бродя по Петербургу, после того как услыхал анекдот о трех картах.

Иными словами, он желает выиграть удвоенное «пароли-пе» (учетверить, а затем увосьмерить первоначальную ставку) и этим вдруг приобрести богатство. А увосьмеренная ставка содержала его капитал плюс еще семь ставок чистого выигрыша (учетверенная соответственно три).

Знание величины возможного (и, наверное, не раз происходившего на его глазах) выигрыша и стало «навязчивой идеей» Германна.

Забегая немного вперед, отметим, что его желание, в сущности, почти сбылось. В первый вечер, сделав ставку в сорок семь тысяч рублей, он унес домой девяносто четыре; во второй вечер, снова поставив всё на карту, т. е. уже девяносто четыре тысячи, он довел свой капитал вместе с выигрышем до ста восьмидесяти восьми тысяч. Если бы он выиграл и в последний вечер, то чистый выигрыш, за вычетом первоначальной ставки в сорок семь тысяч, составил бы триста двадцать девять тысяч рублей, т. е. сумму в семь раз большую его собственного капитала.

Заметим попутно, что этот расчет произведен Пушкиным в одной из рукописей (при подготовке в конце 1836 года несостоявшегося издания собрания сочинений):

   1-й день     2-й день      3-й день

«47+47=94+94=188+188=376»

(так и в печатном тексте — сорок семь тысяч); и предположительно:

«67+67=134+134=268+268=536».

В состоянии сильного опьянения и нервного потрясения, вызванного похоронами старой графини (напомним, что в этот день «он, против обыкновения своего, пил очень много, в надежде заглушить внутреннее волнение.

Но вино еще более горячило его воображение»), этот бред принял, наконец, форму яркой и отчетливой галлюцинации, и почудившаяся Германну старая графиня «назвала» ему, на какие карты ставить, чтобы выиграть три раза подряд. Не удивительно, конечно, что эти карты обозначены как раз теми цифрами, о которых он всё время неотвязно думал.

Посмотрим теперь, что произошло дальше.

Наступили роковые вечера. Первые два раза Германн сыграл хладнокровно. Он объявлял ставки, доставал из колоды нужные карты — и выиграл оба раза. Названные им карты, тройка и семерка, при раскладке легли слева от Чекалинского.

Но в третий вечер случилось нечто совершенно для Германна невероятное. Он «обдернулся», т. е. вытянул из колоды не ту карту, которую назвал. Произошло это так.

В игорных домах существовал порядок, что если «семпелем» (т. е. на одну карту) игралась очень крупная сумма, полагалось на каждый штосс менять колоду. При этом брались свежие колоды, предварительно стасованные на фабрике и запечатанные государственной бандеролью.

Решающую ставку Германн играл свежей колодой.

«Каждый распечатал колоду карт», — пишет Пушкин. Но в таких колодах краска, естественно, была еще свежей и карты слегка липли одна к другой. Германн, заметив нужного ему туза, потянул его, но не почувствовал пальцами, что за этой картой идет другая — пиковая дама, которую он и вытянул вместо туза.

Эту ошибку он, конечно, мог немедленно исправить, если бы сохранил хладнокровие и проверил, какую карту он достал из колоды. Но увлеченный игрой и страстно желая осуществить, наконец, свои мечтания, Германн этого не сделал и положил карту на стол, не убедившись в правильности своего выбора.

Далее произошло самое ужасное.

«Чекалинский стал метать, руки его тряслись. Направо легла дама, налево туз», — пишет Пушкин.

Итак, Германн, не открыв еще свою карту, был убежден в выигрыше. Ведь он ставил на туза, а туз лег налево от Чекалинского.

Осталось сделать последнее: открыть свою карту и забрать выигрыш.

«Туз выиграл! — сказал Германн и открыл свою карту», — пишет Пушкин.

Но какое разочарование ожидало Германна, когда он открыл свою карту! Вместо туза, на которого он должен был ставить, на столе лежала пиковая дама, вышедшая направо от Чекалинского.

«Ваша дама убита, — сказал ласково Чекалинский, — пишет Пушкин. —

«Германн вздрогнул: в самом деле, вместо туза у него стояла пиковая дама. Он не верил своим глазам, не понимая, как мог он обдернуться».

Таким образом, всё становится теперь на вполне реальную почву и никакой «мистики» в повести нет: сильный, но впечатлительный человек, долго смотревший на чужую игру и хорошо знавший, как и сколько можно выиграть, внушил себе, на какие вытекавшие из игры карты ставить, но в последний момент недопустимая небрежность привела его к проигрышу, к полному краху всех желаний.

Не претендуя на достаточно полное освещение психологического состояния Германна, можно сказать, что известное объяснение получает и вторая галлюцинация («пиковая дама прищурилась и усмехнулась»), так как такой человек, как Германн, имевший «сильные страсти и огненное воображение», мог приписать свою небрежность чему угодно — судьбе, злому влиянию старой графини — и, при всей сложившейся ситуации, сойти с ума. Это тоже вполне реально и понятно каждому.

Изложенное полностью подтверждает, что Пушкин, хорошо знавший карточные игры и по примеру многих людей своего времени смотревший на них как на своего рода спорт, написал совершенно реалистическую повесть о карточном игроке, а фантастика в ней — не более как высокохудожественное обрамление, столь характерное для подобных сюжетов в ту эпоху.